Герои Диккенса

[nora-s-privideniami]

Я писала эти заметки для себя и подруги в уже далеком 2007-м году. Переношу их сюда без правки, как они есть. Если кому-то захочется развить тему или подискутировать, заходите в комментарии, не стесняйтесь.

Поль и Флоренс Домби

18 фев, 2007 в 3:43

А вот попробую-ка я обойтись здесь без цитат. Ради эксперимента. Цитаты ведь - это своего рода "опорные пункты": все мы помним, как писали тезисы для экзаменационных билетов; глянешь на шпаргалку с этим тезисом - и мозги быстренько выдадут соответственные измышления. А мне сейчас почему-то хочется не "дать портрет персонажа" (так и вспоминается фраза учительницы из чудесного фильма "Доживем до понедельника": "А мы вот больше про "типичных представителей" писали..."), а просто - поговорить о человеке. Ребенке. То ли счастливом, то ли не очень. И о его сестре, тоже... "то ли не очень".

Вообще, на мой взгляд, Диккенс при написании "Домби и сына" совершил мощный прорыв: если прежде дети в его романах были персонажами одноплановыми, либо ну о-очень хорошими, как Нелл Трент, либо комическими, как Барбара, либо абстрактными, как лишенная индивидуальности гурьба подростков в берлоге Феджина, то здесь он явно поставил себе задачу: нарисовать образ живого и отнюдь не идеального ребенка. И, надо заметить, эту задачу с блеском выполнил.

Ведь, так уж говоря, Поль Домби (сначала - о нем) - ребенок довольно неприятный. Предельно избалованный и скверно воспитанный: за ним не заржавеет открытым текстом нахамить в глаза взрослому человеку, как не заржавеет таким же открытым текстом сказать играющим детям: мол, вы очень милы, но шли бы вы куда подальше. С ним - сложно. Диккенс неоднократно подчеркивает старообразность этого ребенка, его недетскую задумчивость и уж тем более недетское стремление анализировать все и вся: но ведь Поль просто выживает - так, как умеет - в предлагаемых обстоятельствах. У него нет никакой свободы. Немного позже, в другом своем романе, Диккенс напишет, что "Джо не живет, а еще не умирает" - о ребенке, загнанном на самое дно. Но точно так же " не живет, а еще не умирает" и Поль - долгожданное и вроде бы любимое дитя, который не самоценен: он любим и желанен лишь потому, что он - Наследник, он - Сын. Который "Домби и". Он по определению - это "и". Для этого он родился, для этого отец его пихает в самые благонадежные учебные заведения, не заботясь, чтобы у ребенка было детство. Все, что требуется от Поля - это как можно скорее стать "и Сыном". Зацикленность папаши на единственной идее доходит до полного идиотизма и совершеннейшей непрактичности: он изгоняет кормилицу сына за ее неблагонадежность (ни разу не задумавшись, как это отразится на здоровье грудного младенца), после чего ребенок, разумеется, отхватывает полной ложкой проблемы со здоровьем; не обращает ни малейшего внимания, что Поль тащит непосильную нагрузку в школе, и вообще явственно торопит время: мол, скорей, скорей бы вырос этот мальчик, скорей бы стал "и"... А у ребенка, осиротевшего при рождении, есть только одна ниточка, протянутая к свету и теплу: его сестра, сама еще ребенок. Маленькая Флоренс после изгнания Полли берет на себя заботу о брате, но тут - интересный такой и тонкий момент: для Поля могло бы все сложиться совершенно по-другому, не будь Флоренс героиней Диккенса. То есть она может прилагать все моральные и физические силы, доказывая брату свою любовь и преданность, но у нее никогда не хватит пороху прийти к отцу и сказать, что, мол, папа, ты козел. Сказать подобное сможет только Сьюзен Нипер, оторва, которой нечего терять, но - слишком поздно. Флоренс же, пребывая по жизни в священном страхе перед отцом, будет тихо-тихо шустрить вокруг брата, но ничего изменить в его жизни не сможет. Поль неторопливо и спокойно умирает - месяц за месяцем, год за годом. Мы не знаем, от чего именно он умер - диапозон вариантов широк, он чахотки до общей анемии, второе скорее, ибо с искусственным вскармливанием в девятнадцатом веке были проблемы, а Полли выгнали где-то от полугодовалого младенца. И Флоренс, явно же видя, как ее брат помаленьку угасает, пытается помочь ему какими-то очень локальными способами. Ибо - положительная героиня Диккенса! Но Поль умирает. Конкретно его смерть я расписывать не буду, ибо оно совсем не в тему, как иногда случается у Диккенса. Мне просто до ужаса не хочется вспоминать, как великолепно выведенный персонаж вдруг начинает уже под самую агонию нести слащавый бред. Лучше запомнить Поля перед этим - тихо угасающим ребенком, пребывающим на грани действительности и снов-галлюцинаций. Прожил, - говорили древние римляне об умершем. Много или совсем мало, но - прожил. Ему не дан яркий персонажный уход: как уходили Нэнси, Хью, Джо, Сидни Картон. Но - может быть, только в момент смерти он и становится просто ребенком - не маленьким старичком, не затравленным детенышем: его умирание - растянуто во времени, и - еще один респект Диккенсу-реалисту! - Поль не стремится осознанно отдать долги. Он уходит таким, каким был - невоспитанным, где-то нахальным, а в общем - страшно несчастным и одиноким ребенком, который так и не исполнил то, ради чего его все семь лет кормили и учили: не стал "и Сыном".

И осталась его сестричка - тоже ребенок-без-детства, только оказавшаяся слишком здоровой и крепкой, чтобы умереть.
Остается Флоренс. Уж у нее-то точно нет шансов завоевать какое-то место в сердце отца: она - девочка. Пусть слишком рано повзрослевшая, пусть пережившая смерть своего ребенка, - но девочка. Для мистера Домби - никто. В общем-то, она может только благословлять тот удар, которым мистер Добми отшвырнул ее от себя: этот удар прекратил ее никчемушное детство, дал шанс Флоренс-женщине. И все-таки она остается насквозь инфантильным созданием, и ее поспешный брак с Уолтером - скорее возможность счастливо вернуться в привычное состояние ведомости, нежели сознательный выбор.

Однако тут можно отметить еще один момент, а именно - мелкую героику. Да, героини Диккенса - отнюдь не мечта феминисток. Но они сильны, пусть даже - своей кротостью. Настоящая диккенсовская героиня - это Хэрриет, отрекшаяся от всех жизненных благ ради своего грешного брата; это Нелл, способная раз за разом прощать своего деда, ворующего у нее деньги; это Люси, которая бросается за мужем во враждебную страну; это, конечно же, Флоренс, пытающаяся - в меру прописанных автором сил - сберечь свое "я", свое право любить. Диккенс оставляет немнго возможностей им - своим героиням: он - романтик. Но еще - он реалист, враждующий с романтиком, и героини выходят порой из-под контроля, и говорят: я - хочу, и да будет!

...А нам остается лишь отслеживать этот момент, где персонаж - живой, настоящий, - вступает в конфликт с автором. Автору ведь уже не скажешь: тут и тут тебя фигня получилась, исправь...

Эстер и Джо

Положительный персонаж должен быть красив. Особенно если он персонаж романтический. Ведь на его месте читатель должен представлять себя, а кому приятно себя представить на месте умной, добродетельной, юной девы с врожденным косоглазием? Или талантливым поэтом с золотым сердцем и львиной храбростью, но страдающим патологическим ожирением? Добрыми, но толстыми, некрасивыми или кривобокими могут быть только второстепенные персонажи, желательно из простонародья: что с них взять, черная косточка, над ними и посмеяться не грех. Возвышенная же красота главных героев, чаще всего представителей аристократии, должна отражать их красоту духовную; если же красивым приходится сделать отрицательного персонажа, то автор тут же даст понять, что в их облике обязательно есть что-то порочное: вспомнить хотя бы описание Спартака и Эвтибиды - на первом как будто лежит божественная печать, во внешности второй Джованьоли подчеркивает греховную, чувственную прелесть. Сразу ясно, что Спартак – герой, а Эвтибида со временем еще нагадит, только держись. :-)

Диккенс не избежал этого штампа – по крайней мере, в своих ранних произведениях. Поменяй-ка внешностью Оливера с Ловким Плутом или Кэт Никльби с мисс Ла Криви – фигня получится, однако. Однако потом, в процессе становления автора как писателя-реалиста, романтическая традиция хоть и не исчезает совсем, но по крайней мере не выпячивается так назойливо. Прекрасна со всех сторон Флоренс Домби – но прекрасна и каторжанка Элис. Красив одухотворенный Чарльз Дарней – но так же, как и он, красив похожий на него как две капли воды Сидни Картон, человек без цели и мечты.

Трудно сказать точно, когда, в каком именно романе наступает перелом. Во всяком случае, в «Холодном доме» Диккенс наносит прицельный и уверенный удар по романтической слащавости: идеальная героиня «без страха и упрека», и прежде-то скорее обаятельная и миловидная, нежели красивая, обезображена оспой на всю оставшуюся жизнь. И это – не козни врагов, не расплата за слабости или страсти: это – нелепая и злая случайность. Именно случайность сталкивает главных героев романа с обыкновенным бездомным мальчишкой – и каждому из них он, хоть и не по своей воле, приносит горе. Его короткая жизнь пунктирной линией вписана в их судьбы; встреча с ним оказывается роковой для леди Дедлок; участие добросердечной Эстер к нищему больному ребенку обернется для нее изуродованным лицом. Даже сволочь и халявщик Скимпол – и тот пострадает: продав едва обретшего хоть какое-то пристанище Джо инспектору Баккету за пять фунтов, он будет отлучен возмущенным мистером Джарндисом от кормушки. Джо кажется прокаженным: никому не желая зла, он одним своим существованием рушит мирки людей, с которыми его сводит судьба.

А ведь Эстер, эта добрая и несколько сентиментальная «Хлопонунья», начинала свой путь почти так же, как и он – нищий, никому не нужный оборвыш с самого дна. Разница лишь в том, что ее, незаконного и еще до рождения проклятого и опозоренного ребенка, не вышвырнули в сточную канаву, не подкинули на крыльцо работного дома, не бросили выживать как придется: сестра ее матери, будущей миледи, решила совершить христианский подвиг. Возвышенно и по-великомученически она отказалась от личной жизни, чтобы воспитать «дитя греха», но вот благородства в этом подвиге не было ни на грош, а был сплошной эгоизм и самолюбование. Плод греховной страсти был одет, накормлен и ходил в школу. И только. И, может быть, неприкаянная и чудовищно одинокая девчушка лет десяти именно тогда жаловалась на свои беды и горести единственному другу – кукле, когда где-то в далеких трущобах родился и почему-то даже не умер сразу ребенок, которому суждено было сыграть в ее судьбе странную и горькую роль.

Детское одиночество – эта тема поднималась Диккенсом неоднократно, то более удачно, то менее, но, пожалуй, нигде не прозвучала так пронзительно, как в «Холодном доме». У Поля Домби была любимая сестра, у Нелл Трент – дедушка, у Эми Доррит – ее блаженный самообман. У Эстер не было ничего и никого, кроме куклы – пока вмешательством доброго мистера Джарндиса она не оказалась в пансионе среди других детей. Критики любят указывать на ее сентиментальность и слезливость, - как по мне, так и то, и другое вполне объяснимо: чего можно ждать от человека, познавшего простую доброту и тепло уже в подростковом возрасте, - канатных нервов и железной психики, что ли?

Никого и ничего нет и у Джо – странного и жалкого отражения Эстер. Неизвестно, кто были его родители, умерли они или просто бросили нежеланного ребенка, как помеху, - «Не знаю. Ничего я не знаю», - отвечает он сам на все вопросы. Да, он с рождения не ел досыта и, тем более, не было в его жизни доброй феи в облике мистера Джарндиса: кое-как он выжил и докарабкался… до скольких лет? Неизвестно. Окружающим это неинтересно, а ему и подавно. Каким именем его окрестили? – да и не крестили, скорее всего, вовсе. Ни имени, ни фамилии, ни возраста. Кто-то научил держать в руках метелку и надоумил, что этим можно заработать несколько грошей. Кто? «Не знаю. Ничего я не знаю».

А вот тут (недаром же я писала вступление!) прошу обратить внимание на внешность персонажей. У Джо она вполне отталкивающая, что неудивительно (бомжа видели? Нюхали?), у Эстер – максимум привлекательная. Но – не красивая. А потом этих двоих почти уравнивает перенесенная оспа. Нигде, кстати, не сказано, что произошло с лицом Джо, - но Эстер изуродована навсегда. (В этом плане меня глубоко прикалывает последняя экранизация, где сначала долго и нудно ее жалеют, а потом вся из себя такая рябая героиня становится вполне себе гладкой и милой аккурат к собственной свадьбе. Так вот, ребята, оспины – это такая хреновина, которая не исчезает уже никогда. См. медицинский справочник). И все-таки они – персонажи драматические. Что уже нарушает законы жанра. Но Диккенс на этом не останавливается – и продолжает нарушать означенные законы все дальше и дальше.

Почему Эстер находит свое счастье? – автор отвечает на это совсем не в духе своих прежних романов, где все хорошие по божьему промыслу получали свой пряник, а плохие – кнут. Ей повезло. А вот Аде – не повезло, хотя она и красивая, и ангельски добрая, и так далее, нужное подчеркнуть. Чуть ли не впервые у Диккенса появляется эта тема: не всегда и не всем воздается по заслугам. «Всем сестрам по серьгам» - это красиво и правильно. В сказке. А в жизни – совсем не так…

«Холодный дом» - это яркое, талантливое, яростное обвинение обществу. Обществу, хладнокровно разоряющему тех, кто наивно решил довериться правосудию. Обществу, в котором нельзя любить без поповского обряда, нельзя посягнуть даже на самые замшелые устои, в котором под прикрытием христианской добродетели пышно цветут лицемерие, лживость, бездушие; где человеческая единица, если у нее нет денег или пробивной наглости, - мусор, рухлядь, ничтожество. Где Эстер Саммерсон случайно оказывается счастлива. Где ее мать закономерно погибает, виновная лишь в том, что посмела – любить. Где закономерно травят и гонят ни в чем не повинного мальчишку и лишь случайно дают ему возможность умереть по-человечески. Где жирует Скимпол и колотится изо всех сил для сведения концов с концами Вудкорт.

Фанатизм и тупая общественная злоба – пожалуй, главные персонажи «Холодного дома». Можно найти в сюжете некоторые натяжки (например – с чего это Талкингхорн так прицепился к миледи), но основная мысль от этого не меняется. Не Талкингхорн, в самом-то деле, травит миледи – как и не Баккет травит Джо: общество. Общество, в котором «шаг вправо-влево – попытка к бегству, прыжок на месте – провокация». И в изображении этого общества уже никакие каноны над автором не властны: ни аристократов, ни служителей культа, ни представителей земной власти он не щадит. И – тоже едва ли не впервые – сам образ бога предстает в его исполнении без малейшей примеси слащавости: безо всякой рождественской сусальности, доверчиво и просто повторит за Вудкортом первые слова молитвы умирающий Джо – единственный раз проявив смутную, не умевшую прежде оформиться словами тоску по родительскому теплу: «Отче наш… да, это очень хорошее слово, сэр!» Слишком поздно попадает он к сержанту Джорджу и Филу; слишком поздно находит его мистер Снегсби со своим жалким сочувствием. И здесь Диккенс не грешит против реальности ради романтики: Джо умирает не по каким-то неясным мотивам – из-за обыкновенной пневмонии, перед смертью протягивая последнюю ниточку в сторону женщины, с кем так странно связала его судьба: «…Так вот вы уж сделайте милость, напишите очень большими буквами, чтобы всякий мог разобрать, повсюду, что, мол, я очень горько каюсь, правда истинная, что натворил такое, хоть я вовсе не затем туда пошел и даже вовсе ничего знать не знал, а все-таки смекнул, когда мистер Вудкорт из-за этого заплакал раз…» Невежественный, темный, настоящий дикарь из джунглей лондонских трущоб, он все-таки успел увидеть – «зорко одно лишь сердце» - любовь Вудкорта к Эстер и то ли совершенно по-детски, то ли, напротив, по-мужски принять свою, пусть и невольную, вину в ее беде.

Короткая жизнь и быстрая смерть. В отличие от Поля Домби, от безымянного ребенка Люси Дарней, Джо не произнесет в качестве прощания никакого прочувствованного, возвышенного и напрочь неуместного монолога. Он только спросит доктора Вудкорта – будет ли светло. «Очень скоро», - ответит тот. Это очень важный для Диккенса момент: только на пороге между жизнью и смертью не знавший детства ребенок становится ненадолго – ребенком. Он никого не прощает, не благословляет; все, что он просит – это подержаться за руку Вудкорта. Здесь замечательно выдержан общий рисунок образа: маленький дикарь из цивилизованного Лондона, «покрытый доморощенной грязью и доморощенными паразитами», понятия не имеющий о христианской морали, и умирает как дикарь – не ведающий правил и устоев, и все-таки наделенный большим сердцем. Диккенс вообще частенько грешил против логики своих героев (со свойственным мне занудством я опять припомню и кончину Элис Марвуд, и волшебное преображение мистера Домби, и вдруг стукнувшее по темечку Дэвида Копперфилда осознание большой любви к Агнес), но если мне кто-то предложит навскидку вспомнить два самых блестящих завершения линии персонажа, я назову смерть Джо и выступление на суде Ловкого Плута. Впрочем, в случае Джо и не требуется никакого монолога: эту обязанность возьмет на себя автор, развернуто, зло и безо всякой сентиментальности перечислив виновников смерти затравленного мальчишки-бродяги: «Умер, ваше величество. Умер, милорды и джентльмены. Умер, вы, преподобные и неподобные служители всех культов. Умер, вы, люди; а ведь небом вам было даровано сострадание. И так умирают вокруг нас каждый день». Бездушная травля – «Проходи, не задерживайся!» - закончена. Ушел – ушел совсем.

Но – удивительное дело – это «Проходи, не задерживайся!» - отчасти властно и над Эстер. Несмотря на то, что ее собственные описания тех мест, в которых ей приходилось останавливаться, - дом, колледж, Холодный дом, лондонская квартира, поместье Бойторна и т.д. – выглядят так, словно она могла бы в каждом из этих мест свить гнездо на всю жизнь, она тоже проходит и не задерживается – пока, наконец, не обретает настоящего дома в Йоркшире. Но и он – плод усилий мистера Джарндиса: это он придумал постоянное пристанище для любимой женщины и ее мужа, это он ценой собственного счастья покончил с ее неприкаянностью. Странное, не слишком-то устойчивое ее положение компаньонки вдруг вышедшей замуж подруги и невесты без назначенного срока свадьбы превращается в положение законной и счастливой супруги и хозяйки Холодного дома. Но – супруги не того, с кем была помолвлена, и хозяйки не того Холодного дома. Воля сержанта Джорджа задержала Джо в «Галерее-тире», и воля мистера Джарндиса задержала Эстер в ее новом доме. Так в последний раз перекликаются судьбы бездомного подростка и молодой леди. Так в последний раз звучит тема счастливой и несчастной случайностей.

А был ли Джаспер?

Тайна Эдвина Друда останется тайной, какие бы догадки мы ни строили: можно соорудить безупречно логичную версию, но невозможно утверждать, что это версия автора. Несмотря на внешнюю предсказуемость сюжетных поворотов, Диккенс был мастером мелких сюрпризов; чтобы однозначно утверждать, будто тайна Эдвина Друда раскрыта, необходимо как минимум мыслить в точности, как Диккенс. И это еще не учитывая то, что герои порой могут выходить из-под воли автора.
При всем моем уважении к исследованию Уолтерса, кое в чем я бы с ним - да и не только с ним - поспорила.
Я коснусь только одного вопроса, одной стороны пресловутой тайны. Исследователями почему-то единогласно принята версия, что убийцей Эдвина является Джаспер. Даже если тот Эдвина "не добил", как предполагают некоторые, все равно: покушение было совершено, раз Джаспер позволяет себе притязания в адрес Розы. А вот у меня возник ряд сомнений.

Сомнение первое. Можно представить себе, что Джаспер, будучи артистом по натуре, творчески подошел к вопросу устранения собственного племянника, безупречно продумал и просчитал каждый свой шаг, заранее озаботился, чтобы подозрения пали на Невила Ландлеса, прикормил Дёрдлса и обеспечил собственное алиби. Но есть вещи, которые он не мог учесть заранее. В частности - бурю, на которую в процессе примирения пошли полюбоваться Эдвин и Невил. Откуда ему было знать, что эта буря не останется просто ветерком с изморосью, на которую и смотреть-то нечего, а куда лучше посидеть возле камина? Откуда ему было знать, что именно Эдвин пойдет провожать Невила, а не наоборот? Откуда, наконец, ему было знать, что в доме Криспаркла не найдется свидетеля, способного подтвердить, что Эдвин Друд ушел от порога живой и здоровый?

Вот мне и кажется, что в ту ночь произошло что-то, не укладывавшееся в планы Джаспера.

Да, он планировал убрать с дороги племянника: его чувства к Розе не вызывают сомнения. Бредовые наркотические признания - тоже. Но: создается полное ощущение, что Джаспера кто-то опередил. Причем ведет он себя после исчезновения Эдвина, как человек, который имеет рыльце в пушку, но растерян по-настоящему.
Предположим, он планировал убить Эдвина и спрятать тело в одном из склепов. Дёрдлс его несколько смутил, проболтавшись, что при постукивании по стенам склепов способен определить, сколько трупов там замуровано. Более того, возле Дёрдлса постоянно вертится мальчишка по кличке Депутат, эдакий чертенок, который, кажется, вообще никогда не спит. Один раз Джаспер уже был свидетелем, что этот мальчишка постоянно "пасет" Дёрдлса в расчете на полпенни. Тогда он пришел в ярость: понятно, что присуттсвие маленького, но неусыпного стража и вдобавок способность Дёрдсла "сканировать" склепы серьезно поколебало его уверенность в том, что тело Эдвина, будучи спрятанным в склепе, исчезнет навсегда. И после этого он все же рискует в сочельник затащить племянника в укромный уголок, там придушить и, сняв часы и булавку для галстука, действовать по своему первоначальному плану? Прекрасно зная, что по кладбищу может бродить пьяный Дёрдлс, а вокруг кладбища - стеречь своего "работодателя" Депутат?
И еще вопрос, на который нет ответа. Пусть неспроста (и даже скорее всего неспроста) появилась в романе куча негашеной извести. Прекрасная мысль: обработать ею тело, чтобы замести все следы. Но: эту известь еще нужно в достаточном количестве перетащить до места, где спрятан труп. А куча лежит возле ворот. А вокруг кладбища выслеживает Дёрдлса Депутат. А сам Дёрдлс запросто может оказаться в любой точке кладбища в любое время.
Как по мне - конструкция слишком сложная и не заслуживающая потраченных усилий. Да, убить Эдвина так - да не просто убить, а уничтожить, буквально превратить в ничто, - мысль соблазнительная для богатого вображения творческого человека. Но, будучи человеком еще и умным, хорошим психологом, Джаспер не может не понимать, какой ряд проблем вызовет это "красивое исполнение". Например, сначала нужно будет избавиться от Дёрдлса и Депутата. Первому несложно подсыпать какой-нибудь гадости в выпивку, а второй, не имея больше причины привязки к кладбищу, отпадет сам. Насчет подсыпать - Джаспер в этом вопросе если не профессионал высшей пробы, то уже и не дилетант: первая ссора Невила и Эдвина спровоцирована им явно при помощи какого-то зелья, трудно представить себе, что два молодых здоровых парня с одного бокала горячего вина впали в буйство. Дёрдлс уже знает забористость коньячка, которым потчевал его мистер Джаспер, нет сомнений, что он охотно "повторит", - ну, а заснувший на холоде и умерший во сне пьяница никаких подозрений не вызовет. Еще один вопрос: почему Джасперу позарез было нужно, чтобы исчезло тело? Ну нашли бы в реке удушенного Эдвина вместе с его булавкой и часами, все равно Невил остается под подозрением. Кажется странным, что такой умный и расчетливый человек, как Джаспер, нагромоздил целую кучу ненужных трудностей и рисковал быть пойманным на месте преступления лишь ради того, чтобы провернуть все по своему изначальному плану.
Таким образом, возникает полное ощущение, что Джаспер планировал преступление, но совершить его не успел. Более того: не глупо ли в ночь, когда не на шутку разыгралась буря, подбрасывать в воду в строго определенном месте ювелирные мелочи с трупа, рассчитывая, что их обязательно найдут? Первая же волна может унести эти вещи на глубину, где даже любитель моржевания мистер Криспаркл не станет их искать. Значит, эти безделушки подбросили позже. Кто?

А вот теперь я позволю себе пофантазировать.
Как персонаж, Эдвин Друд для романа ничего не стоит. Просто юноша, в меру самовлюбленный, в меру образованный, в меру повеса. Уолтерс прав: нет ни малейшей причины оставлять его в живых. Но нет и ни малейшего смысла делать из его смерти вселенскую трагедию. Своим исчезновением он капитально испортил жизнь Невилу и Розе - и только.
Уолтерс очень любит искать у Диккенса завуалированные подсказки - пойду-ка и я по этому пути.
Почему бы автору было не написать, что Эдвин собирается, женившись на Розе, мирно жить в Лондоне? Нет: не раз подчеркивается, что у того в планах уехать в Египет. И почему бы взбалмошному молодому человеку, которого уже не держит на месте экс-невеста, не осуществить свое намерение? Не уйти "по-английски"?

Разумеется, можно мне возразить, что в случае такого "ухода" он должен был бы озаботиться тем, чтобы не бросить подозрения на Невила. Но, во-первых, ему такое просто могло не прийти в голову, а во-вторых, он мог найти довольно романтичным "начать жизнь с чистого листа", погибнув в глазах всех знакомых. Разумеется, выбрасывать в реку золотые вещи довольно глупо, но Эдвин - не Депутат, который готов всех поубивать за свои полпенни, денежки у него водятся. Мог некий не слишком вдумчивый и достаточно избалованный юноша так "взбрыкнуть"? Мог. Мог он просто бросить в реку две безделушки - как бы избавляясь от последнего, что связывает его с насиженным местом? Мог. Могла река потом вынести эти безделушки на видное место? Могла.

Можно возразить, что Джаспер все-таки убил Эдвина - по его косвенному признанию содержательнице опиумной курильни. Но он ни разу не говорит конкретно: я убил. Нет; скорее его наркотический бред похож на попытки убедить себя самого, что он совершил запланированное. Джаспер в этом эпизоде похож скорее не на удовлетворенного сознанием свершившегося убийцу, а на собаку, у которой отняли кость. "Все кончилось так быстро!" - восклицает он, и неизвестно, о чем речь - о самом убийстве или о длительном и приятном предвкушении, которое так внезапно оборвалось.

Таким образом, я - как и прочие - не могу ответить на вопросы, поставленные романом; могу лишь добавить этих вопросов, на которые не найти ответов. Тайна Эдвина Друда никогда не будет разгадана окончательно: вот все, что можно сказать об этой книге.


Ну и хватит пока.:-) Если хорошо пойдет, потом закину следующую порцию.