Продолжение.
* * *Остаток дня она провела за разбором счетов и банковских выписок, пытаясь понять, каковы ее шансы на завтрашний кусок хлеба, затем пересчитала наличные и поняла, что, если до Рождества из Йоркшира не придет положительный ответ, лучший выход для нее – застрелиться. Это, по крайней мере, быстрее и легче, чем утопиться в болоте или умирать от голода. Потому что бродить по улицам и просить подаяния она не сможет все равно, пусть побирушки и войдут в царствие небесное, а самоубийцам туда путь заказан. Финансами всегда заведовал Джек, счет в банке был заведен на фамилию Стэплтона, и как получить эти четыреста пятьдесят два фунта восемнадцать шиллингов, будучи в девичестве Гарсиа, а в замужестве Баскервиль, Бэрил решительно не представляла. Тщательный обыск всех ящиков стола с перетряхиванием журналов, записных книжек и альбомов принес еще жалкие двадцать семь шиллингов мелочью, обнаруженных в старой жестянке из-под табака. «А еще у меня есть револьвер и ужасная собака, можно заняться разбоем. Я переоденусь Джеком и захвачу почту. Или станцию. А собака – мясную лавку». Тут Бэрил одолел приступ истерического смеха, каковой у менее отчаявшихся людей обычно переходит в рыдания, но она, видимо, все отмеренные ей до конца жизни слезы уже выплакала. Ослабев от хохота, икая самым вульгарным образом, она добралась углового шкафчика и вытащила бутылку бренди. Пить столь крепкие напитки она не умела, половину рюмки расплескала и после первого же глотка долго кашляла, но истерика прекратилась. «Что ж, раз я нищая, то грех не использовать все старые запасы. В том числе и бренди. Никто же не увидит».
Тепло мягко распространялось по телу, успокаивая расшатанные нервы и наводя дремоту. Боясь потерять это драгоценное состояние безмятежности – а вернее, отупения от усталости, - Бэрил поторопилась в спальню и зарылась в одеяла, успев подумать, что не ужинать и не протапливать на ночь камин – это очень экономно. И сон затянул ее в бездонную яму, черную и непроглядную, отличавшуюся от Гримпенской трясины лишь тем, что в нем можно было дышать.
Утром она впервые за последние дни проснулась не от холода. Рожденная и выросшая во влажной жаре костариканка так и не смогла полностью приспособиться к английской погоде, и, каковы бы ни были их с Джеком семейные дела, во сне она неизменно прижималась к нему, по-животному стремясь к источнику тепла. Уже четыре раза ее рука, протянувшись в сторону Джековой половины постели, натыкалась на ледяной холод, и это было скверное пробуждение. Но сегодня она, кутаясь в одеяла, ухитрилась запеленать сама себя так, что сунуться куда-то вбок из этого кокона было почти невозможно. Зато внутри и в одиночку было достаточно уютно. Бэрил то приоткрывала глаза, то, убаюканная теплом, снова соскальзывала в сон, и это могло бы продолжаться хоть до полудня, если бы голодный желудок наконец не взвыл. И это тоже было что-то новое: предыдущие четыре дня она не ощущала аппетита вовсе. «Подумать только, неполная рюмка бренди – и я просыпаюсь отдохнувшей. Как там говорил Парацельс, все яд и все лекарство, дело лишь в дозе? Нет, кажется, на самом деле он говорил, что яд вообще все. Мрачно, слишком мрачно. Лучше подумать о чем-то хорошем, ну или хотя бы попытаться. Например, не издохла ли там за ночь собака».
Поставив на плиту чайник и прихватив с собой ломоть грудинки, Бэрил отправилась в сарай. Револьвер на всякий случай был по-прежнему под рукой: с ним она чувствовала себя уверенней.
Собака была жива, точнее сказать – еще жива. Ни к мясу, ни к самой Бэрил она не проявила никакого интереса и даже не приподняла голову, хотя отек на шее выглядел меньше, чем вчера.
- Кажется, ты совсем плоха, - сказала Бэрил, пытаясь разглядеть, что же изменилось со вчерашнего дня. На звук ее голоса собака открыла заплывший глаз и шевельнула ухом. Ожидать большего от животного в таком состоянии было сложно; Бэрил и не ожидала. - И что мне с тобой делать? Все-таки пристрелить? Ждать, когда ты сама сдохнешь? Лучше бы тебе это было сделать на болоте, потому что мне не хватит сил вытащить тебя отсюда. Лечить? Я очень хорошо умею наливать микстуру в ложку, греть вино и класть грелку в ноги, а холодный компресс на лоб, но сейчас что-то я сомневаюсь в проке от такого лечения. И угораздило же тебя запугать всю округу, собака! Ну сама посуди, к кому мне теперь обращаться за помощью?
Болтая эту чушь, Бэрил одновременно старалась собраться с мыслями и хоть вчерне представить, что же ей делать дальше. Осмотреть в темном сарае животное столь же черное, как и груда угля за его спиной, было невозможно, пришлось сходить в дом за фонарем. При свете стало ясно, что все хуже некуда. Рана на боку открылась и кровоточила, и из нее торчал острый осколок кости. Задняя же лапа была раздута от крестца до пясти, словно воздушный шар, под которым перегрели горелку; пулевое отверстие заросло коркой засохшей крови, и из-под нее каплями сочился гной. Минуту Бэрил размышляла, не будет ли милосерднее и впрямь все решить одной пулей. Она не умеет лечить животных, не разбирается в ранах, а всех медикаментов в доме – микстура от кашля, порошок от головной боли и еще квасцы, которые Джек прикладывал, когда во время охоты на насекомых случалось порезать пальцы болотной травой. Уж как-нибудь она выволочет труп из сарая, пусть придется повозиться, и выкопает достаточно глубокую яму.
Собака глубоко, с хрипом вздохнула, раненый бок приподнялся и опал, и кровь обильно заструилась по нему. Осколок кости вышел наружу почти целиком, но что-то еще, маленькое и темное, скатилось вниз в этом ручейке крови; Бэрил бы нипочем этого не заметила, не стой фонарь в нескольких дюймах от собачьего брюха. По какому-то наитию она быстро наклонилась и провела рукой по мокрой липкой мешковине.
Парой секунд спустя на ее ладони лежала револьверная пуля.
Собака, несомненно, умирала, но организм ее сражался за жизнь до последнего, врачуя себя сам, выталкивая наружу чужеродные предметы и вымывая гной чистой кровью. Бэрил снова перевела взгляд на ее раздутую лапу. Я же видела, настойчиво билось в сознании, это уже было, было жарким костариканским летом, воздух пах корицей и табаком, а потом вклинился этот омерзительный запах, но все уже было позади...
* * *- Его укусила змея! Он умрет теперь! У него плечо уже – во-от такое!
Чела требовала внимания так настойчиво, что продолжать общую беседу не было никакой возможности. Ее любимый пони вот-вот умрет! Он убежал еще вчера, вырвав у Руло повод, и его искали по всей плантации и в лесу, а только что он вернулся сам, не наступая на правый перед, и плечо у него…
- Во-от такое, - утомленно кивнула Бэрил. Явление перевозбужденной младшей сестренки было ужасно некстати: вечеринка на свежем воздухе наконец дошла до того вожделенного всей молодежью часа, когда взрослые за своими разговорами и возлияниями впадают в разморенное благодушие и теряют бдительность. И теперь уже можно безнаказанно разбредаться среди кофейных деревьев, сперва группами, потом парами, - нет-нет, не отходя совсем далеко, не забывая о благопристойности, но исчезнуть даже на секунду от всех глаз, чтобы успеть торопливо поцеловаться, обменяться несколькими словами, предназначенными только для двоих, и вернуться назад уже с привкусом тайны на губах. Мы ловкие, отчаянные и смелые, мы це-ло-ва-лись! Сегодняшнего же вечера Бэрил особенно ждала, потому что кузен Росарио снова приехал в гости не один, а с приятелем-англичанином. Светловолосый белокожий Джек выглядел среди местных юношей довольно экзотично, а еще он превосходно говорил по-испански, обожал читать и всерьез увлекался естественными науками. Бэрил уже вовсю предвкушала романтическую прогулку в густеющих сумерках, но у малышки Челы был подлинный талант всегда и всем путать планы. Джек, однако, умел извлекать выгоды из любого положения.
- Полагаю, - сказал он, незаметно подмигивая Бэрил, - следует сопроводить сеньориту Селию до конюшни, раз она так взволнована и нуждается в поддержке. Ничто же не мешает нам вернуться сюда и продолжить веселье.
Бэрил открыла было рот, но тут же опустила глаза и слегка покраснела. Им с Джеком не придется прятаться среди кофейных деревьев. В их распоряжении будет целая аллея от конюшни и вдоль всего дома, вполне пустынная в это время суток!
- Да, да, несомненно следует взглянуть на бедное животное, - согласилась она с таким внезапным воодушевлением, что Чела даже поперхнулась в своих причитаниях. – Пойдем к нему поскорее, вдруг не все так ужасно, как тебе кажется.
Когда они появились на конюшне, пони уже стоял у коновязи, опустив голову. Старший конюх Хесус точил нож и на внезапных гостей взглянул неодобрительно. При виде таких приготовлений Бэрил слегка вздрогнула.
- Вы бы, сеньорита, отдыхать шли уже, - проворчал Хесус, обращаясь к Челе. – Вам бы сладкие сны смотреть, а не как я резать буду.
- Резать? – удивился Джек. Пони выглядел понурым, но в смертельной агонии не бился и даже хрупал пучком свежей травы, а «во-от такое плечо» на деле оказалось просто шишкой размером с мужской кулак.
- Ну а что еще-то, сеньор? Само оно не пройдет, сами видите. Резать нужно.
- Потому что змея! – всхлипнула Чела, драматично припадая головой к плечу старшей сестры. Бэрил подумала, что такое зрелище и впрямь не для детских глаз, и нужно поскорее увести сестренку в дом. Но ее остановил веселый голос Джека:
- Я, знаете ли, ни разу не видел, чтобы скотину резали таким маленьким ножичком, да еще прокалив его на огне. Утрите слезы, милая Селия, прямо сейчас здесь точно никто не умрет.
Хесус вытащил лезвие ножа из огня керосинки и неспешно встал.
- Это Руло, подлец, ее накрутил, - проворчал он. – Змея, змея… Не видал я еще змей с одним-единственным зубом, а дырка-то в шкуре одна. Сеньор, раз уж вы здесь, окажите милость хвост подержать. Руло после тумаков по кустам прячется, никакого от него, паршивца, толку, один вред… А вы, сеньорита Бэрил, не откажите лампу подержать.
Чела, уяснив, что насмерть резать ее любимца не будут, вцепилась в край коновязи и вся подалась вперед, чтобы получше видеть происходящее. Бэрил тоже было любопытно, что же затевается, но взгляд ее все время соскальзывал на Джека, который оттянул хвост пони почти под прямым углом и крепко уперся ногами в землю. Только когда Чела охнула, пони дернулся и безуспешно попытался отбить задом, а Хесус буркнул: «Лампу выше, сеньорита!» - она спохватилась и стала смотреть куда следовало. Опухоль на плече пони рассекал длинный разрез, из которого обильно струился гной. Хесус не глядя отбросил нож в сторону, вытащил из кармана фляжку и зубами выдернул затычку. Бэрил невольно содрогнулась, когда он, щедро поливая рану темной жидкостью, погрузил туда пальцы – в живую плоть, и в кровь, и в гной. Пони снова задергался, но повод и Джек держали крепко.
- Глубже, что ли, резать… - бормотал конюх. – А! Вот она. Вот вам ваша змея, сеньорита, погодите, обмою только.
Чела ойкнула, подставляя ладони под мокрую колючку – обломок шипа хлопкового дерева. А Бэрил снова смотрела на Джека. Он улыбался, и она улыбалась ему – нежно и благодарно, словно это он, а не Хесус, спас маленького своенравного пони ее сестренки.
* * *- Это был отвар дубовой коры, я помню, - сказала Бэрил. – У меня есть только кипяченая вода, но ты же не капризная, а, собака? Хуже, чем сейчас, тебе все равно уже не будет.
Возвращаясь в дом, чтобы приготовить все необходимое, она ощущала себя… странно. Не как во сне, когда совершаешь какие-то несвойственные действия и потом удивляешься сам себе, проснувшись: напротив, ум ее был совершенно ясен, а движения точны. Но страх, неуверенность, волнение словно бы остались во вчерашнем дне; остужая в открытом чайнике воду, разыскивая в столе Джека ланцет и раздирая на лоскуты чистую простыню, они испытывала какое-то холодноватое любопытство: хватит ли ей сил и решительности преодолеть еще одну ступень в этой новой и незнакомой жизни. «Никто не придет мне на помощь», - повторила она снова, но сердце больше не сжималось от тоски и отчаяния: теперь это была лишь спокойная констатация факта. Отцы церкви, вероятно, назвали бы ее состояние истинным смирением – не удрученным, но деятельным, достойным хорошей христианки. Однако сама Бэрил ни о чем подобном не задумывалась. Она вообще не вспоминала о том, что в детстве ее учили всякое важное дело начинать с молитвы. «Никто не придет мне на помощь», - в число этих «никого» как-то попал и бог. Вера ее, и без того не самая крепкая, сильно пошатнулась в последние дни, но даже это не выводило ее из состояния хладнокровного сосредоточения. Ей просто нужно сделать то, на что нипочем бы не решилась прежняя Бэрил, нужно еще на шаг удалиться от той женщины, которая умела любить, страдать, бояться и совершать ошибки. Она теперь сама за себя, и следует разведать границы собственных сил.
Отнеся в сарай все необходимое, она еще некоторое время постояла над собакой в раздумьях. Хесус тогда прочно привязал пони к коновязи за недоуздок, но ошейник с размозженной пряжкой был решительно непригоден, да и надевать его на травмированную шею означало лишь усугублять мучения животного. Выход подсказала висевшая над дверью бухта прочной веревки из конского волоса: когда угля завозили сразу большой запас, Джек подвязывал ею хлипкую перегородку, чтобы тот не высыпался к самому порогу. Теперь, когда потребовалось впервые прикоснуться к собаке, Бэрил немного оробела. Страшная пасть окажется совсем рядом, и даже револьвер не поможет – ведь для задуманного ей понадобятся сразу обе руки. Но отступать было некуда; справившись с собой, она присела на корточки и накрепко связала собаке передние лапы, просунув между ними черенок от лопаты. Оставалось надеяться, что такой меры безопасности будет достаточно на время операции. Собака на все ее манипуляции ответила только тяжелым вздохом: она достигла уже той стадии безразличия ко всему вокруг, что, казалось, утратила способность ощущать боль или неудобство.
- Знаешь, - сказала Бэрил, - я всегда ввязывалась в какие-то сомнительные приключения, с тех самых пор, как вышла замуж за твоего хозяина. И вот теперь его нет, а приключения продолжаются. Давай-ка вместе постараемся, чтобы все удалось.
Придвинув фонарь как можно ближе, она прополоскала ланцет в стаканчике с виски и приставила лезвие к пулевому отверстию. С первого раза прорезать толстую шкуру не получилось; закусив губу, Бэрил надавила сильнее, и из трехдюймового разреза хлынул поток густого желтого гноя, такой обильный, что подстеленные тряпки не успевали его впитывать. Если бы Бэрил предусмотрительно не обвязала всю нижнюю часть лица мокрым платком, вероятно, она могла бы лишиться чувств от удушающего зловония. «Потом, - повторяла она про себя, - собой ты займешься потом. Нужно просто делать все, как Хесус, и думать только об этом». Наконец из-под ланцета показалась кровь, и впервые собака дернула лапой и рыкнула. Впрочем, ей, измученной многодневной болью, эта новая боль была сродни укусу овода; во всяком случае, больше она никак не выражала протеста до самого финала экзекуции, когда Бэрил, борясь с тошнотой и обливаясь потом, наконец извлекла из рассеченной мышцы пулю.
Вероятно, любой хирург, глядя на результат, схватился бы за голову. По неумелости Бэрил не сумела ограничиться одним аккуратным разрезом, добираясь до пули, и теперь на бедре собаки зияла устрашающего вида рана – впрочем, чистая, освобожденная от всей отмершей ткани и промытая кипяченой водой. Оставалось только вставить в нее несколько свернутых из бинта тампонов, наложить тонкую повязку и надеяться, что собака еще не вычерпала до конца свое невероятное везение.
Бэрил с трудом поднялась с колен. Спину свело от напряжения, руки дрожали, рвотные позывы становились все нестерпимей. У нее еще хватило сил свернуть в ком пропитанные гноем и кровью тряпки, развязать собаке лапы и выбраться из сарая, но на свежем воздухе в глазах у нее потемнело, и пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть. Еще никогда в жизни ее не рвало так, как сейчас; пустой желудок выворачивался наизнанку в мучительных спазмах, желчь обжигала горло. Лишь получасом спустя Бэрил смогла распрямиться и самостоятельно удержаться на ногах.
- Мы с тобой обе сейчас просто сказочно хороши, - пробормотала она в открытую дверь, утирая мокрым платком лицо и губы. – Два вонючих полутрупа. А ведь нужно еще принести тебе воды и сжечь эти чертовы тряпки.
Собака ответила лишь очередным вздохом.
* * *Следующие дни прошли в рутинных заботах: Бэрил перебирала вещи, откладывая то, что могло пригодиться в поездке (каков бы ни был ответ из Йоркшира, она твердо решила, что в Меррипит-хаусе не останется), понемногу наводила в доме чистоту, ходила в Гримпен за продуктами, готовила еду и делала перевязки собаке, тампонируя рану чистыми бинтами. К большому ее воодушевлению и гордости, операция, хоть и небезупречно проведенная, все же принесла явный результат: уже к вечеру первого дня собака начала поднимать голову и пить, наутро вылакала немного бульона, а на следующей перевязке громко зарычала в момент извлечения тампонов. Мучить ее дальше Бэрил не рискнула и просто хорошенько забинтовала лапу, надеясь, что организм сам успешно переборет остатки воспаления. Рана на боку после того, как из нее вышли пуля и осколки ребра, понемногу затягивалась, отек ушел с морды, и лишь на шее оставался крупный желвак. И наконец настал день, когда Бэрил, вернувшись с покупками, нашла собаку во дворе: та лежала не на боку, а на груди и выглядела много бодрее, чем прежде.
- Ну что, мы все-таки справились? – спросила обрадованная Бэрил, присев перед ней и наблюдая, как шевелится черный нос, вынюхивая соблазнительные запахи из корзинки. – Мы с тобой молодцы, а, собака?
Хвост пару раз стукнул по земле, видимо, выражая согласие, и чрезвычайно довольная собой Бэрил поспешила в дом – разбирать покупки и варить кашу. Однако ее превосходное настроение улетучилось вмиг, когда со двора вдруг раздался срывающийся возглас:
- Боже святый! Миссис Стэплтон! Вы здесь? Вы живы?
А ведь она совершенно забыла, что просила доктора Мортимера зайти и сообщить о состоянии сэра Генри. Поразительно, насколько далеким казался теперь тот день, когда для нее не было ничего важнее.
Бэрил понимала, что долго скрывать собаку у нее вряд ли получится, и все же появление доктора изрядно ее раздосадовало. Она не готова была лишиться собаки именно теперь и пустить насмарку все свои труды. Не без усилия придав лицу самое приветливое выражение, она поторопилась во двор.
Картина, открывшаяся взгляду, была даже забавной: Мортимер, похожий на испуганную цаплю, топтался возле двери в угольный сарай, а собака водила за ним глазами и тихо, низко рычала. Вероятно, слишком поздно заметив ее, доктор вздумал укрыться в сарае, и это было определенно не лучшее решение.
- Сэр, если вы намеревались нанести визит мне, вам следовало бы пройти в мой дом, а не в ее!
Услышав знакомый голос, собака заметно успокоилась; доктор же, напротив, побледнел еще больше.
- Ее дом, миссис Стэплтон? Значит, вы…
Бэрил ощутила нечто очень напоминающее злорадство. Когда они виделись в последний раз, доктор и не подумал протянуть руку ей, беспомощной и разбитой, не сказал ни единого ободряющего слова, заботясь лишь о том, как надежнее оградить от нее сэра Генри. Ну что ж, вы сами предложили эту игру, мистер Мортимер. Игру, в которой одинокая сломленная женщина представляет собой ужасную опасность. Сыграем же.
Продолжая улыбаться, она нарочно прошла совсем близко от собаки – подол скользнул по вытянутой лапе – и взяла доктора под локоть.
- Да, угольный сарай. Бедняжка сильно настрадалась от одиночества на болотах, поэтому очень привязана к этому логову. Но вам нечего бояться, она не кусается. Пойдемте в дом, я как раз собиралась заварить чай. Или, может быть, хотите кофе? У меня еще осталось немного корицы, вы же всегда любили кофе с корицей и сливками.
Выражение лица Мортимера было бесценно.
* * *- Вы… вы не понимаете, что это значит? – как-то странно затараторил он. Бэрил почему-то совершенно некстати вспомнилась сестричка Чела, которая тоже проглатывала слоги и целые слова, стоило ей начать рассказывать о чем-то грандиозном – например, как сосед Игнасио подарил ей котенка. – Эта собака была мертва, мистер Холмс выпустил в нее…
- Семь пуль, - кивнула Бэрил. – Да, это демон. Гончая Баскервилей, бессмертная и беспощадная. Она существует сотни лет, и столетиями позже, когда наши кости истлеют, вой ее будет все так же разноситься на Гримпенской трясиной… Но вообще-то это просто двухлетняя сука, помесь мастифа и бладхаунда, и я удивляюсь, как вы, доктор, не заметили, что задняя лапа у нее перебинтована. Не все пули, выпущенные в темноте и тумане, попадают в цель, и даже попавшие не всегда оказываются смертельны.
Происходящее захватывало ее все больше. Сейчас она играла себя прежнюю – беспечную и храбрую девчонку, которую когда-то полюбил Джек. Которая когда-то полюбила Джека, еще не зная, как скоро восхищение ее готовностью ломать все устои сменится настойчивыми попытками сломать ее саму. В их семейном оркестре не могло быть двух главных партий. И она уступала, уступала, сдавала позиции одну за другой, пока не стала той, кем стала. Джек был похож на ребенка, который увлеченно складывает монетки в красивую копилку, а потом разбивает ее и бежит покупать сладости, ничуть не жалея о груде черепков на полу. Но в последние дни ей стало казаться, что собрать себя по кусочкам не так уж невозможно. Пусть склеенная копилка не станет такой же красивой, как раньше, пусть на ней навсегда останутся швы и сколы, но ее хотя бы не сгребут в совок и не выкинут в мусорную кучу.
- Вы играете с огнем!
- О-о, сэр, вы просто ни разу не видели настоящей игры с огнем. Знаете ли, костариканские индейцы…
Доктор громко переставил тяжелый табурет. От его растерянности не осталось и следа: упираясь кулаками в стол, он сверлил Бэрил гневным взглядом.
- Мне нет дела до индейцев, миссис Стэплтон. Я знаю одно: собака-убийца, лишь по счастливой случайности не успевшая загрызть моего пациента, но ввергнувшая его в тяжелое нервное расстройство, жива и даже не привязана. А вы, которую полиция сочла лишь жертвой мужа-преступника…
- …тоже преступница и законная наследница, - тихо закончила Бэрил. Плита едва горела, но ей вдруг стало очень жарко; виски намокли, и струйка пота скатилась под платьем между ключиц. – Замечательное наследство – дом, за который нечем платить, собака, которую нечем кормить, и прекрасная, но никому не нужная коллекция насекомых. Да мне позавидовать впору! Непременно напишите об этом в Лондон. Да не забудьте упомянуть, где, когда, кого и сколько раз покусала эта собака. Клянусь, я ни единого слова не скажу, когда приедут меня арестовывать. Но до тех пор этот дом – мой дом, собака – моя собака, а револьвер, который лежит вон там на полке, - мой револьвер.
Видимо, что-то заметно переменилось в ее лице под влиянием этой внезапной и тяжелой ярости: Мортимер сделал движение, словно хотел ей ответить, но прикусил губу, махнул рукой и стремительно вышел из дома, даже не оглянувшись на лежащую посреди двора собаку. Бэрил привалилась к стене, пытаясь угомонить рвущееся дыхание. Как страшно, подумала она, как же страшно – когда сердце стучит, словно разогнавшийся поезд, отдаваясь в горле тягучей болью, руки немеют, и рядом никого, и единственный на всю округу врач только что сбежал, и до чего глупо будет умереть от разрыва сердца именно сейчас, по такому дурацкому поводу… Так прошло несколько минут, а потом бешено колотящееся сердце споткнулось и остановилось. «Вот и все», - успела подумать Бэрил.
Но мир в глазах не померк, секунды шли, а она все еще была жива, и, наконец, с некоторым недоумением взяв себя за левое запястье, она ощутила пульс – ровный и мерный, как обычно.
- Господи, - пробормотала она, - что со мной творится? Чертов Джек, чертова собака, чертов Девоншир! Я не могу так больше, еще немного, и я сама начну рычать и бросаться на людей.
Ответом ей был лишь порыв холодного ветра из распахнутой двери. Девонширская осень исчерпала последний запас хороших дней: небо, еще час назад беззаботно-голубое, затягивалось темными тучами, весьма похожими на снежные. Даже в лучшие времена мало что нагоняло на Бэрил такую тоску, как холод и хмарь, с которыми в Англии приходилось мириться большую часть года. Еще недавно ее хоть немного согревала надежда, что скоро она станет богатой, очень богатой, и сможет триумфально вернуться в Коста-Рику женой лорда, а не авантюриста-оборванца, и Джек, наконец сорвав вожделенный плод в виде титула и состояния, успокоится и снова станет тем Джеком, которого она когда-то так любила. Но теперь у нее не было ничего – ни Джека, ни денег, ни надежд, ни даже ясной погоды, придававшей ей немного бодрости. Только одиночество, нахлынувшее с новой силой после ссоры с Мортимером и сердечного приступа. Умом Бэрил понимала, насколько ненормальны эти перепады настроения от азарта и вдохновения к отчаянию, но что она могла поделать? Закрыть дверь, растопить как следует плиту, сварить наконец кофе… быть той лягушкой, которая барахтается и барахтается в молоке, вот только сил остается все меньше, а комка масла под ногами так и не ощущается. Если бы у нее было больше денег или не было собаки! Конечно, люди бы все равно судачили о ней, то ли сестре, то ли жене Джека, но в первом случае ей было бы попросту наплевать, а во втором она сошла бы за несчастную жертву, которую приятно одарить хоть бутылкой молока и чувствовать себя благодетелем. И, может быть, сэр Генри… впрочем, пустое. Нет больше сэра Генри для Бэрил, как нет больше Бэрил для сэра Генри.
Есть только холодный дом, полупустой кошелек и собака, настороженно вынюхивающая новый ветер. И есть еще немного угля в сарае, и остатки бренди в шкафу.
- Собака, - позвала она тихо и жалобно. – Эй… Сейчас пойдет дождь, а может, и снег. Иди сюда? Ты одна в сарае, я одна в доме. Давай быть одинокими вместе, а, собака? Тебе совсем не нужно простужаться, иначе все мои труды насмарку. А я растоплю камин и постелю тебе старое пальто Джека. Оно теплое, куда лучше, чем твой гнилой тюфяк.
Неизвестно, что согнало собаку с места – холод, голос новой хозяйки или запахи кухни, - но она поднялась на ноги и, хромая, останавливаясь для передышки, добрела до порога.
- Иди, - подбодрила ее Бэрил. – Не бойся, я же тебя не боюсь.
Однако вряд ли страх удерживал собаку на месте. Хвост ее вытянулся в струну, голова слегка опустилась, нос задергался: она совершенно точно поймала какой-то запах. Осторожно переступив порог, она повела мордой в сторону плиты, подошла к рукомойнику, постояла словно бы в раздумьях и торопливо заковыляла вглубь дома. Заинтригованная Бэрил задержалась на несколько секунд, чтобы закрыть дверь на улицу, и поспешила за ней.
Впрочем, загадка разрешилась очень быстро. Ведомая невидимым и неощутимым для человека следом, собака пересекла холл, сделав небольшой крюк к кушетке возле окна, и наконец достигла прихожей. Когда Бэрил нагнала ее, адская гончая стояла, уткнувшись мордой в макинтош Джека, все еще висевший возле дверей, и тихо скулила, словно плакала.
* * *Остаток дня она провела за разбором счетов и банковских выписок, пытаясь понять, каковы ее шансы на завтрашний кусок хлеба, затем пересчитала наличные и поняла, что, если до Рождества из Йоркшира не придет положительный ответ, лучший выход для нее – застрелиться. Это, по крайней мере, быстрее и легче, чем утопиться в болоте или умирать от голода. Потому что бродить по улицам и просить подаяния она не сможет все равно, пусть побирушки и войдут в царствие небесное, а самоубийцам туда путь заказан. Финансами всегда заведовал Джек, счет в банке был заведен на фамилию Стэплтона, и как получить эти четыреста пятьдесят два фунта восемнадцать шиллингов, будучи в девичестве Гарсиа, а в замужестве Баскервиль, Бэрил решительно не представляла. Тщательный обыск всех ящиков стола с перетряхиванием журналов, записных книжек и альбомов принес еще жалкие двадцать семь шиллингов мелочью, обнаруженных в старой жестянке из-под табака. «А еще у меня есть револьвер и ужасная собака, можно заняться разбоем. Я переоденусь Джеком и захвачу почту. Или станцию. А собака – мясную лавку». Тут Бэрил одолел приступ истерического смеха, каковой у менее отчаявшихся людей обычно переходит в рыдания, но она, видимо, все отмеренные ей до конца жизни слезы уже выплакала. Ослабев от хохота, икая самым вульгарным образом, она добралась углового шкафчика и вытащила бутылку бренди. Пить столь крепкие напитки она не умела, половину рюмки расплескала и после первого же глотка долго кашляла, но истерика прекратилась. «Что ж, раз я нищая, то грех не использовать все старые запасы. В том числе и бренди. Никто же не увидит».
Тепло мягко распространялось по телу, успокаивая расшатанные нервы и наводя дремоту. Боясь потерять это драгоценное состояние безмятежности – а вернее, отупения от усталости, - Бэрил поторопилась в спальню и зарылась в одеяла, успев подумать, что не ужинать и не протапливать на ночь камин – это очень экономно. И сон затянул ее в бездонную яму, черную и непроглядную, отличавшуюся от Гримпенской трясины лишь тем, что в нем можно было дышать.
Утром она впервые за последние дни проснулась не от холода. Рожденная и выросшая во влажной жаре костариканка так и не смогла полностью приспособиться к английской погоде, и, каковы бы ни были их с Джеком семейные дела, во сне она неизменно прижималась к нему, по-животному стремясь к источнику тепла. Уже четыре раза ее рука, протянувшись в сторону Джековой половины постели, натыкалась на ледяной холод, и это было скверное пробуждение. Но сегодня она, кутаясь в одеяла, ухитрилась запеленать сама себя так, что сунуться куда-то вбок из этого кокона было почти невозможно. Зато внутри и в одиночку было достаточно уютно. Бэрил то приоткрывала глаза, то, убаюканная теплом, снова соскальзывала в сон, и это могло бы продолжаться хоть до полудня, если бы голодный желудок наконец не взвыл. И это тоже было что-то новое: предыдущие четыре дня она не ощущала аппетита вовсе. «Подумать только, неполная рюмка бренди – и я просыпаюсь отдохнувшей. Как там говорил Парацельс, все яд и все лекарство, дело лишь в дозе? Нет, кажется, на самом деле он говорил, что яд вообще все. Мрачно, слишком мрачно. Лучше подумать о чем-то хорошем, ну или хотя бы попытаться. Например, не издохла ли там за ночь собака».
Поставив на плиту чайник и прихватив с собой ломоть грудинки, Бэрил отправилась в сарай. Револьвер на всякий случай был по-прежнему под рукой: с ним она чувствовала себя уверенней.
Собака была жива, точнее сказать – еще жива. Ни к мясу, ни к самой Бэрил она не проявила никакого интереса и даже не приподняла голову, хотя отек на шее выглядел меньше, чем вчера.
- Кажется, ты совсем плоха, - сказала Бэрил, пытаясь разглядеть, что же изменилось со вчерашнего дня. На звук ее голоса собака открыла заплывший глаз и шевельнула ухом. Ожидать большего от животного в таком состоянии было сложно; Бэрил и не ожидала. - И что мне с тобой делать? Все-таки пристрелить? Ждать, когда ты сама сдохнешь? Лучше бы тебе это было сделать на болоте, потому что мне не хватит сил вытащить тебя отсюда. Лечить? Я очень хорошо умею наливать микстуру в ложку, греть вино и класть грелку в ноги, а холодный компресс на лоб, но сейчас что-то я сомневаюсь в проке от такого лечения. И угораздило же тебя запугать всю округу, собака! Ну сама посуди, к кому мне теперь обращаться за помощью?
Болтая эту чушь, Бэрил одновременно старалась собраться с мыслями и хоть вчерне представить, что же ей делать дальше. Осмотреть в темном сарае животное столь же черное, как и груда угля за его спиной, было невозможно, пришлось сходить в дом за фонарем. При свете стало ясно, что все хуже некуда. Рана на боку открылась и кровоточила, и из нее торчал острый осколок кости. Задняя же лапа была раздута от крестца до пясти, словно воздушный шар, под которым перегрели горелку; пулевое отверстие заросло коркой засохшей крови, и из-под нее каплями сочился гной. Минуту Бэрил размышляла, не будет ли милосерднее и впрямь все решить одной пулей. Она не умеет лечить животных, не разбирается в ранах, а всех медикаментов в доме – микстура от кашля, порошок от головной боли и еще квасцы, которые Джек прикладывал, когда во время охоты на насекомых случалось порезать пальцы болотной травой. Уж как-нибудь она выволочет труп из сарая, пусть придется повозиться, и выкопает достаточно глубокую яму.
Собака глубоко, с хрипом вздохнула, раненый бок приподнялся и опал, и кровь обильно заструилась по нему. Осколок кости вышел наружу почти целиком, но что-то еще, маленькое и темное, скатилось вниз в этом ручейке крови; Бэрил бы нипочем этого не заметила, не стой фонарь в нескольких дюймах от собачьего брюха. По какому-то наитию она быстро наклонилась и провела рукой по мокрой липкой мешковине.
Парой секунд спустя на ее ладони лежала револьверная пуля.
Собака, несомненно, умирала, но организм ее сражался за жизнь до последнего, врачуя себя сам, выталкивая наружу чужеродные предметы и вымывая гной чистой кровью. Бэрил снова перевела взгляд на ее раздутую лапу. Я же видела, настойчиво билось в сознании, это уже было, было жарким костариканским летом, воздух пах корицей и табаком, а потом вклинился этот омерзительный запах, но все уже было позади...
* * *- Его укусила змея! Он умрет теперь! У него плечо уже – во-от такое!
Чела требовала внимания так настойчиво, что продолжать общую беседу не было никакой возможности. Ее любимый пони вот-вот умрет! Он убежал еще вчера, вырвав у Руло повод, и его искали по всей плантации и в лесу, а только что он вернулся сам, не наступая на правый перед, и плечо у него…
- Во-от такое, - утомленно кивнула Бэрил. Явление перевозбужденной младшей сестренки было ужасно некстати: вечеринка на свежем воздухе наконец дошла до того вожделенного всей молодежью часа, когда взрослые за своими разговорами и возлияниями впадают в разморенное благодушие и теряют бдительность. И теперь уже можно безнаказанно разбредаться среди кофейных деревьев, сперва группами, потом парами, - нет-нет, не отходя совсем далеко, не забывая о благопристойности, но исчезнуть даже на секунду от всех глаз, чтобы успеть торопливо поцеловаться, обменяться несколькими словами, предназначенными только для двоих, и вернуться назад уже с привкусом тайны на губах. Мы ловкие, отчаянные и смелые, мы це-ло-ва-лись! Сегодняшнего же вечера Бэрил особенно ждала, потому что кузен Росарио снова приехал в гости не один, а с приятелем-англичанином. Светловолосый белокожий Джек выглядел среди местных юношей довольно экзотично, а еще он превосходно говорил по-испански, обожал читать и всерьез увлекался естественными науками. Бэрил уже вовсю предвкушала романтическую прогулку в густеющих сумерках, но у малышки Челы был подлинный талант всегда и всем путать планы. Джек, однако, умел извлекать выгоды из любого положения.
- Полагаю, - сказал он, незаметно подмигивая Бэрил, - следует сопроводить сеньориту Селию до конюшни, раз она так взволнована и нуждается в поддержке. Ничто же не мешает нам вернуться сюда и продолжить веселье.
Бэрил открыла было рот, но тут же опустила глаза и слегка покраснела. Им с Джеком не придется прятаться среди кофейных деревьев. В их распоряжении будет целая аллея от конюшни и вдоль всего дома, вполне пустынная в это время суток!
- Да, да, несомненно следует взглянуть на бедное животное, - согласилась она с таким внезапным воодушевлением, что Чела даже поперхнулась в своих причитаниях. – Пойдем к нему поскорее, вдруг не все так ужасно, как тебе кажется.
Когда они появились на конюшне, пони уже стоял у коновязи, опустив голову. Старший конюх Хесус точил нож и на внезапных гостей взглянул неодобрительно. При виде таких приготовлений Бэрил слегка вздрогнула.
- Вы бы, сеньорита, отдыхать шли уже, - проворчал Хесус, обращаясь к Челе. – Вам бы сладкие сны смотреть, а не как я резать буду.
- Резать? – удивился Джек. Пони выглядел понурым, но в смертельной агонии не бился и даже хрупал пучком свежей травы, а «во-от такое плечо» на деле оказалось просто шишкой размером с мужской кулак.
- Ну а что еще-то, сеньор? Само оно не пройдет, сами видите. Резать нужно.
- Потому что змея! – всхлипнула Чела, драматично припадая головой к плечу старшей сестры. Бэрил подумала, что такое зрелище и впрямь не для детских глаз, и нужно поскорее увести сестренку в дом. Но ее остановил веселый голос Джека:
- Я, знаете ли, ни разу не видел, чтобы скотину резали таким маленьким ножичком, да еще прокалив его на огне. Утрите слезы, милая Селия, прямо сейчас здесь точно никто не умрет.
Хесус вытащил лезвие ножа из огня керосинки и неспешно встал.
- Это Руло, подлец, ее накрутил, - проворчал он. – Змея, змея… Не видал я еще змей с одним-единственным зубом, а дырка-то в шкуре одна. Сеньор, раз уж вы здесь, окажите милость хвост подержать. Руло после тумаков по кустам прячется, никакого от него, паршивца, толку, один вред… А вы, сеньорита Бэрил, не откажите лампу подержать.
Чела, уяснив, что насмерть резать ее любимца не будут, вцепилась в край коновязи и вся подалась вперед, чтобы получше видеть происходящее. Бэрил тоже было любопытно, что же затевается, но взгляд ее все время соскальзывал на Джека, который оттянул хвост пони почти под прямым углом и крепко уперся ногами в землю. Только когда Чела охнула, пони дернулся и безуспешно попытался отбить задом, а Хесус буркнул: «Лампу выше, сеньорита!» - она спохватилась и стала смотреть куда следовало. Опухоль на плече пони рассекал длинный разрез, из которого обильно струился гной. Хесус не глядя отбросил нож в сторону, вытащил из кармана фляжку и зубами выдернул затычку. Бэрил невольно содрогнулась, когда он, щедро поливая рану темной жидкостью, погрузил туда пальцы – в живую плоть, и в кровь, и в гной. Пони снова задергался, но повод и Джек держали крепко.
- Глубже, что ли, резать… - бормотал конюх. – А! Вот она. Вот вам ваша змея, сеньорита, погодите, обмою только.
Чела ойкнула, подставляя ладони под мокрую колючку – обломок шипа хлопкового дерева. А Бэрил снова смотрела на Джека. Он улыбался, и она улыбалась ему – нежно и благодарно, словно это он, а не Хесус, спас маленького своенравного пони ее сестренки.
* * *- Это был отвар дубовой коры, я помню, - сказала Бэрил. – У меня есть только кипяченая вода, но ты же не капризная, а, собака? Хуже, чем сейчас, тебе все равно уже не будет.
Возвращаясь в дом, чтобы приготовить все необходимое, она ощущала себя… странно. Не как во сне, когда совершаешь какие-то несвойственные действия и потом удивляешься сам себе, проснувшись: напротив, ум ее был совершенно ясен, а движения точны. Но страх, неуверенность, волнение словно бы остались во вчерашнем дне; остужая в открытом чайнике воду, разыскивая в столе Джека ланцет и раздирая на лоскуты чистую простыню, они испытывала какое-то холодноватое любопытство: хватит ли ей сил и решительности преодолеть еще одну ступень в этой новой и незнакомой жизни. «Никто не придет мне на помощь», - повторила она снова, но сердце больше не сжималось от тоски и отчаяния: теперь это была лишь спокойная констатация факта. Отцы церкви, вероятно, назвали бы ее состояние истинным смирением – не удрученным, но деятельным, достойным хорошей христианки. Однако сама Бэрил ни о чем подобном не задумывалась. Она вообще не вспоминала о том, что в детстве ее учили всякое важное дело начинать с молитвы. «Никто не придет мне на помощь», - в число этих «никого» как-то попал и бог. Вера ее, и без того не самая крепкая, сильно пошатнулась в последние дни, но даже это не выводило ее из состояния хладнокровного сосредоточения. Ей просто нужно сделать то, на что нипочем бы не решилась прежняя Бэрил, нужно еще на шаг удалиться от той женщины, которая умела любить, страдать, бояться и совершать ошибки. Она теперь сама за себя, и следует разведать границы собственных сил.
Отнеся в сарай все необходимое, она еще некоторое время постояла над собакой в раздумьях. Хесус тогда прочно привязал пони к коновязи за недоуздок, но ошейник с размозженной пряжкой был решительно непригоден, да и надевать его на травмированную шею означало лишь усугублять мучения животного. Выход подсказала висевшая над дверью бухта прочной веревки из конского волоса: когда угля завозили сразу большой запас, Джек подвязывал ею хлипкую перегородку, чтобы тот не высыпался к самому порогу. Теперь, когда потребовалось впервые прикоснуться к собаке, Бэрил немного оробела. Страшная пасть окажется совсем рядом, и даже револьвер не поможет – ведь для задуманного ей понадобятся сразу обе руки. Но отступать было некуда; справившись с собой, она присела на корточки и накрепко связала собаке передние лапы, просунув между ними черенок от лопаты. Оставалось надеяться, что такой меры безопасности будет достаточно на время операции. Собака на все ее манипуляции ответила только тяжелым вздохом: она достигла уже той стадии безразличия ко всему вокруг, что, казалось, утратила способность ощущать боль или неудобство.
- Знаешь, - сказала Бэрил, - я всегда ввязывалась в какие-то сомнительные приключения, с тех самых пор, как вышла замуж за твоего хозяина. И вот теперь его нет, а приключения продолжаются. Давай-ка вместе постараемся, чтобы все удалось.
Придвинув фонарь как можно ближе, она прополоскала ланцет в стаканчике с виски и приставила лезвие к пулевому отверстию. С первого раза прорезать толстую шкуру не получилось; закусив губу, Бэрил надавила сильнее, и из трехдюймового разреза хлынул поток густого желтого гноя, такой обильный, что подстеленные тряпки не успевали его впитывать. Если бы Бэрил предусмотрительно не обвязала всю нижнюю часть лица мокрым платком, вероятно, она могла бы лишиться чувств от удушающего зловония. «Потом, - повторяла она про себя, - собой ты займешься потом. Нужно просто делать все, как Хесус, и думать только об этом». Наконец из-под ланцета показалась кровь, и впервые собака дернула лапой и рыкнула. Впрочем, ей, измученной многодневной болью, эта новая боль была сродни укусу овода; во всяком случае, больше она никак не выражала протеста до самого финала экзекуции, когда Бэрил, борясь с тошнотой и обливаясь потом, наконец извлекла из рассеченной мышцы пулю.
Вероятно, любой хирург, глядя на результат, схватился бы за голову. По неумелости Бэрил не сумела ограничиться одним аккуратным разрезом, добираясь до пули, и теперь на бедре собаки зияла устрашающего вида рана – впрочем, чистая, освобожденная от всей отмершей ткани и промытая кипяченой водой. Оставалось только вставить в нее несколько свернутых из бинта тампонов, наложить тонкую повязку и надеяться, что собака еще не вычерпала до конца свое невероятное везение.
Бэрил с трудом поднялась с колен. Спину свело от напряжения, руки дрожали, рвотные позывы становились все нестерпимей. У нее еще хватило сил свернуть в ком пропитанные гноем и кровью тряпки, развязать собаке лапы и выбраться из сарая, но на свежем воздухе в глазах у нее потемнело, и пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть. Еще никогда в жизни ее не рвало так, как сейчас; пустой желудок выворачивался наизнанку в мучительных спазмах, желчь обжигала горло. Лишь получасом спустя Бэрил смогла распрямиться и самостоятельно удержаться на ногах.
- Мы с тобой обе сейчас просто сказочно хороши, - пробормотала она в открытую дверь, утирая мокрым платком лицо и губы. – Два вонючих полутрупа. А ведь нужно еще принести тебе воды и сжечь эти чертовы тряпки.
Собака ответила лишь очередным вздохом.
* * *Следующие дни прошли в рутинных заботах: Бэрил перебирала вещи, откладывая то, что могло пригодиться в поездке (каков бы ни был ответ из Йоркшира, она твердо решила, что в Меррипит-хаусе не останется), понемногу наводила в доме чистоту, ходила в Гримпен за продуктами, готовила еду и делала перевязки собаке, тампонируя рану чистыми бинтами. К большому ее воодушевлению и гордости, операция, хоть и небезупречно проведенная, все же принесла явный результат: уже к вечеру первого дня собака начала поднимать голову и пить, наутро вылакала немного бульона, а на следующей перевязке громко зарычала в момент извлечения тампонов. Мучить ее дальше Бэрил не рискнула и просто хорошенько забинтовала лапу, надеясь, что организм сам успешно переборет остатки воспаления. Рана на боку после того, как из нее вышли пуля и осколки ребра, понемногу затягивалась, отек ушел с морды, и лишь на шее оставался крупный желвак. И наконец настал день, когда Бэрил, вернувшись с покупками, нашла собаку во дворе: та лежала не на боку, а на груди и выглядела много бодрее, чем прежде.
- Ну что, мы все-таки справились? – спросила обрадованная Бэрил, присев перед ней и наблюдая, как шевелится черный нос, вынюхивая соблазнительные запахи из корзинки. – Мы с тобой молодцы, а, собака?
Хвост пару раз стукнул по земле, видимо, выражая согласие, и чрезвычайно довольная собой Бэрил поспешила в дом – разбирать покупки и варить кашу. Однако ее превосходное настроение улетучилось вмиг, когда со двора вдруг раздался срывающийся возглас:
- Боже святый! Миссис Стэплтон! Вы здесь? Вы живы?
А ведь она совершенно забыла, что просила доктора Мортимера зайти и сообщить о состоянии сэра Генри. Поразительно, насколько далеким казался теперь тот день, когда для нее не было ничего важнее.
Бэрил понимала, что долго скрывать собаку у нее вряд ли получится, и все же появление доктора изрядно ее раздосадовало. Она не готова была лишиться собаки именно теперь и пустить насмарку все свои труды. Не без усилия придав лицу самое приветливое выражение, она поторопилась во двор.
Картина, открывшаяся взгляду, была даже забавной: Мортимер, похожий на испуганную цаплю, топтался возле двери в угольный сарай, а собака водила за ним глазами и тихо, низко рычала. Вероятно, слишком поздно заметив ее, доктор вздумал укрыться в сарае, и это было определенно не лучшее решение.
- Сэр, если вы намеревались нанести визит мне, вам следовало бы пройти в мой дом, а не в ее!
Услышав знакомый голос, собака заметно успокоилась; доктор же, напротив, побледнел еще больше.
- Ее дом, миссис Стэплтон? Значит, вы…
Бэрил ощутила нечто очень напоминающее злорадство. Когда они виделись в последний раз, доктор и не подумал протянуть руку ей, беспомощной и разбитой, не сказал ни единого ободряющего слова, заботясь лишь о том, как надежнее оградить от нее сэра Генри. Ну что ж, вы сами предложили эту игру, мистер Мортимер. Игру, в которой одинокая сломленная женщина представляет собой ужасную опасность. Сыграем же.
Продолжая улыбаться, она нарочно прошла совсем близко от собаки – подол скользнул по вытянутой лапе – и взяла доктора под локоть.
- Да, угольный сарай. Бедняжка сильно настрадалась от одиночества на болотах, поэтому очень привязана к этому логову. Но вам нечего бояться, она не кусается. Пойдемте в дом, я как раз собиралась заварить чай. Или, может быть, хотите кофе? У меня еще осталось немного корицы, вы же всегда любили кофе с корицей и сливками.
Выражение лица Мортимера было бесценно.
* * *- Вы… вы не понимаете, что это значит? – как-то странно затараторил он. Бэрил почему-то совершенно некстати вспомнилась сестричка Чела, которая тоже проглатывала слоги и целые слова, стоило ей начать рассказывать о чем-то грандиозном – например, как сосед Игнасио подарил ей котенка. – Эта собака была мертва, мистер Холмс выпустил в нее…
- Семь пуль, - кивнула Бэрил. – Да, это демон. Гончая Баскервилей, бессмертная и беспощадная. Она существует сотни лет, и столетиями позже, когда наши кости истлеют, вой ее будет все так же разноситься на Гримпенской трясиной… Но вообще-то это просто двухлетняя сука, помесь мастифа и бладхаунда, и я удивляюсь, как вы, доктор, не заметили, что задняя лапа у нее перебинтована. Не все пули, выпущенные в темноте и тумане, попадают в цель, и даже попавшие не всегда оказываются смертельны.
Происходящее захватывало ее все больше. Сейчас она играла себя прежнюю – беспечную и храбрую девчонку, которую когда-то полюбил Джек. Которая когда-то полюбила Джека, еще не зная, как скоро восхищение ее готовностью ломать все устои сменится настойчивыми попытками сломать ее саму. В их семейном оркестре не могло быть двух главных партий. И она уступала, уступала, сдавала позиции одну за другой, пока не стала той, кем стала. Джек был похож на ребенка, который увлеченно складывает монетки в красивую копилку, а потом разбивает ее и бежит покупать сладости, ничуть не жалея о груде черепков на полу. Но в последние дни ей стало казаться, что собрать себя по кусочкам не так уж невозможно. Пусть склеенная копилка не станет такой же красивой, как раньше, пусть на ней навсегда останутся швы и сколы, но ее хотя бы не сгребут в совок и не выкинут в мусорную кучу.
- Вы играете с огнем!
- О-о, сэр, вы просто ни разу не видели настоящей игры с огнем. Знаете ли, костариканские индейцы…
Доктор громко переставил тяжелый табурет. От его растерянности не осталось и следа: упираясь кулаками в стол, он сверлил Бэрил гневным взглядом.
- Мне нет дела до индейцев, миссис Стэплтон. Я знаю одно: собака-убийца, лишь по счастливой случайности не успевшая загрызть моего пациента, но ввергнувшая его в тяжелое нервное расстройство, жива и даже не привязана. А вы, которую полиция сочла лишь жертвой мужа-преступника…
- …тоже преступница и законная наследница, - тихо закончила Бэрил. Плита едва горела, но ей вдруг стало очень жарко; виски намокли, и струйка пота скатилась под платьем между ключиц. – Замечательное наследство – дом, за который нечем платить, собака, которую нечем кормить, и прекрасная, но никому не нужная коллекция насекомых. Да мне позавидовать впору! Непременно напишите об этом в Лондон. Да не забудьте упомянуть, где, когда, кого и сколько раз покусала эта собака. Клянусь, я ни единого слова не скажу, когда приедут меня арестовывать. Но до тех пор этот дом – мой дом, собака – моя собака, а револьвер, который лежит вон там на полке, - мой револьвер.
Видимо, что-то заметно переменилось в ее лице под влиянием этой внезапной и тяжелой ярости: Мортимер сделал движение, словно хотел ей ответить, но прикусил губу, махнул рукой и стремительно вышел из дома, даже не оглянувшись на лежащую посреди двора собаку. Бэрил привалилась к стене, пытаясь угомонить рвущееся дыхание. Как страшно, подумала она, как же страшно – когда сердце стучит, словно разогнавшийся поезд, отдаваясь в горле тягучей болью, руки немеют, и рядом никого, и единственный на всю округу врач только что сбежал, и до чего глупо будет умереть от разрыва сердца именно сейчас, по такому дурацкому поводу… Так прошло несколько минут, а потом бешено колотящееся сердце споткнулось и остановилось. «Вот и все», - успела подумать Бэрил.
Но мир в глазах не померк, секунды шли, а она все еще была жива, и, наконец, с некоторым недоумением взяв себя за левое запястье, она ощутила пульс – ровный и мерный, как обычно.
- Господи, - пробормотала она, - что со мной творится? Чертов Джек, чертова собака, чертов Девоншир! Я не могу так больше, еще немного, и я сама начну рычать и бросаться на людей.
Ответом ей был лишь порыв холодного ветра из распахнутой двери. Девонширская осень исчерпала последний запас хороших дней: небо, еще час назад беззаботно-голубое, затягивалось темными тучами, весьма похожими на снежные. Даже в лучшие времена мало что нагоняло на Бэрил такую тоску, как холод и хмарь, с которыми в Англии приходилось мириться большую часть года. Еще недавно ее хоть немного согревала надежда, что скоро она станет богатой, очень богатой, и сможет триумфально вернуться в Коста-Рику женой лорда, а не авантюриста-оборванца, и Джек, наконец сорвав вожделенный плод в виде титула и состояния, успокоится и снова станет тем Джеком, которого она когда-то так любила. Но теперь у нее не было ничего – ни Джека, ни денег, ни надежд, ни даже ясной погоды, придававшей ей немного бодрости. Только одиночество, нахлынувшее с новой силой после ссоры с Мортимером и сердечного приступа. Умом Бэрил понимала, насколько ненормальны эти перепады настроения от азарта и вдохновения к отчаянию, но что она могла поделать? Закрыть дверь, растопить как следует плиту, сварить наконец кофе… быть той лягушкой, которая барахтается и барахтается в молоке, вот только сил остается все меньше, а комка масла под ногами так и не ощущается. Если бы у нее было больше денег или не было собаки! Конечно, люди бы все равно судачили о ней, то ли сестре, то ли жене Джека, но в первом случае ей было бы попросту наплевать, а во втором она сошла бы за несчастную жертву, которую приятно одарить хоть бутылкой молока и чувствовать себя благодетелем. И, может быть, сэр Генри… впрочем, пустое. Нет больше сэра Генри для Бэрил, как нет больше Бэрил для сэра Генри.
Есть только холодный дом, полупустой кошелек и собака, настороженно вынюхивающая новый ветер. И есть еще немного угля в сарае, и остатки бренди в шкафу.
- Собака, - позвала она тихо и жалобно. – Эй… Сейчас пойдет дождь, а может, и снег. Иди сюда? Ты одна в сарае, я одна в доме. Давай быть одинокими вместе, а, собака? Тебе совсем не нужно простужаться, иначе все мои труды насмарку. А я растоплю камин и постелю тебе старое пальто Джека. Оно теплое, куда лучше, чем твой гнилой тюфяк.
Неизвестно, что согнало собаку с места – холод, голос новой хозяйки или запахи кухни, - но она поднялась на ноги и, хромая, останавливаясь для передышки, добрела до порога.
- Иди, - подбодрила ее Бэрил. – Не бойся, я же тебя не боюсь.
Однако вряд ли страх удерживал собаку на месте. Хвост ее вытянулся в струну, голова слегка опустилась, нос задергался: она совершенно точно поймала какой-то запах. Осторожно переступив порог, она повела мордой в сторону плиты, подошла к рукомойнику, постояла словно бы в раздумьях и торопливо заковыляла вглубь дома. Заинтригованная Бэрил задержалась на несколько секунд, чтобы закрыть дверь на улицу, и поспешила за ней.
Впрочем, загадка разрешилась очень быстро. Ведомая невидимым и неощутимым для человека следом, собака пересекла холл, сделав небольшой крюк к кушетке возле окна, и наконец достигла прихожей. Когда Бэрил нагнала ее, адская гончая стояла, уткнувшись мордой в макинтош Джека, все еще висевший возле дверей, и тихо скулила, словно плакала.
@темы: хрень-3
-
-
10.11.2018 в 09:23-
-
13.11.2018 в 15:04А Бэрил просто стала взрослой. Когда не на кого рассчитывать - или помрёшь, или, если помирать очень не хочется - повзрослеешь.
-
-
30.03.2019 в 09:18ну что ж ты прям как не Стеблов...От последнего эпизода внутри прямо сжалось. Собаки любят хозяев, даже там, где не должно быть скидок.
-
-
30.03.2019 в 12:11-
-
30.03.2019 в 12:13-
-
30.03.2019 в 12:46-
-
30.03.2019 в 12:58-
-
31.03.2019 в 21:46-
-
20.04.2019 в 10:45Не далее как вчера, созерцая на экране одного субъекта, по характеру точную копию Джека, только без убийств, я об этом и подумала. О детском желании протянуть руку и взять, когда в какой-то момент даже перестаёшь отдавать себе отчёт в аморальности поступка.
А для собаки Джек всё равно самый-самый-самый, и это так естественно ))
-
-
21.04.2019 в 02:35